Ей и в голову не могло прийти, что Мерфи может не оказаться там, где она ожидала его увидеть. Но он был там, посреди обрамленного серыми каменными глыбами круга: стоял на траве, по которой стелилось дыхание тумана, и в руке у него была медная пряжка.

Услышав ее шаги, он обернулся. Удивление промелькнуло на его лице и еще – желание. Но тут же эти чувства исчезли, стерлись, словно их и не было.

– Я и не надеялся, что ты придешь. – Лицо Мерфи было бесстрастным, но голос не слушался его. – Думал передать это тебе через сестру. – Он протянул пряжку. – Но поскольку мы все-таки увиделись, возьми ее, пожалуйста, сама и не откажись выслушать то, что я скажу.

Она взяла медную пряжку, не ощутив при этом прежней тревоги или страха.

– Я тоже принесла тебе кое-что, – сказала она, кивая на рулон в руке, завернутый в плотную бумагу. Однако Мерфи не двинулся с места, чтобы его взять. – Ты просил нарисовать что-то специально для тебя, что могло бы напоминать мне о тебе. Я сделала это.

– Прощальный подарок? – Он все же взял у нее из рук сверток, но не стал разворачивать, а отошел к стенке и прислонил его там. – Я не хочу его, Шаннон.

– Ты ведь даже не посмотрел!

– Сделаю после того, как скажу тебе то, что собирался сказать последние два дня.

– Ты обозлен, Мерфи. Я бы не…

– Да, черт возьми! Обозлен. На нас обоих. Мы жуткие глупцы. Подожди, дай договорить. Ты была права насчет многих вещей, а я не прав. Но в одном по крайней мере я не ошибся: в том, что мы любим друг друга и предназначены один для другого. Я много думал и понял, что требовал от тебя то, на что не имел никакого права. Я был слеп, закрывал глаза на эти вещи, оттого что так было легче для меня. И в этом моя вина.

Она шагнула к нему, но он резко отступил.

– Подожди минуту, дай же сказать! Я решил ехать с тобой.

– Что?! Куда?

– С тобой в Нью-Йорк. Я буду в Америке и продолжу свои ухаживания. Или как их там… У тебя будет больше времени, чтобы подумать и решить. Мы пойдем на уступки друг другу. Но в конце концов ты все равно выйдешь за меня замуж. На другое я не соглашусь.

– Не согласишься?

– Нет!

– И это ты называешь уступками? – усмехнулась

Шаннон.

– К черту уступки!

– А твоя ферма?

– К черту ферму! Думаешь, она значит для меня что-то по сравнению с тобой? У меня неплохие руки. Я везде найду работу.

– Дело не в работе. Ведь для тебя…

– Для меня важней всего быть там, где моя жена! – Он был агрессивен, почти не давал ей вставить слово. – Можешь считать меня кретином, половым психопатом, кем угодно. Это ничего не изменит. Для меня абсолютно все равно – горы у тебя денег или нет ни гроша и что ты будешь с ними делать: купишь замок и кучу шикарных машин, выбросишь в канаву или проиграешь в карты. Я не воображаю, что смогу содержать тебя, но себя смогу, это уж точно.

Он перевел дух, и она воспользовалась этим, чтобы заговорить.

– Я не стану называть тебя кретином за все, что ты только что высказал. Кроме одного. Ты действительно кретин, если хочешь лишиться своей фермы.

– Продать ее? Да ни за что в жизни! Пускай в моей семье никто не хочет заниматься сельским хозяйством, но у меня есть, слава богу, добрые соседи. Макни или Финн. Они с удовольствием возьмут ее в аренду. Такую землю да не взять! – Его взгляд скользнул по холмам и полям, и она увидела в нем тоску и боль. – Такую землю… – повторил он. – Они не испортят ее.

– И ты готов… – с несколько наигранным возмущением сказала она, – готов отдать в чужие руки свой дом? Свое наследство? Может быть, отдашь им и свое сердце в придачу?

– Я не могу жить без тебя, – спокойно и просто сказал Мерфи. – И не стану.

– Не смей так говорить! Твоя земля и дом – они для тебя все! Ты знаешь, как дать мне почувствовать, какая я плохая и эгоистичная. Но у тебя ничего не выйдет!

Она отвернулась от него и, сунув руки в карманы джинсов, пошла вдоль стены, от одной каменной глыбы к другой. Потом остановилась. «Вот эта», – сказала она себе. Возле нее и стояла та женщина из сновидений. Женщина с ее картины.

Она прислонилась спиной к тепловатому камню, повернулась так, чтобы видеть его лицо. «Странно, – подумала она, – как стало вдруг спокойно, какой уверенной я себя чувствую».

– Мерфи, – сказала она, – ты только что отдал за меня то, что сделало тебя тем, кто ты есть. Нет, теперь подожди и послушай, что я скажу. Этой ночью и прошлой я усердно копалась в себе, в своей душе. Часть души я отдала вот этой картине. – Она указала на завернутый в бумагу рулон, прислоненный к камню. – И когда в конце концов спросила себя, к чему же я пришла, то ответ был один: я никуда отсюда не могу уехать.

Даже на расстоянии она увидела, как загорелись его глаза, но, когда он заговорил, голос был ровным:

– Ты только что сказала, что останешься здесь. Но если так, ты сделаешь это против своего желания. Лишь для того, чтобы пойти мне навстречу, а самой стать несчастной.

– Да, я многое оставлю позади. – Его удивил смех, который сопровождал эти слова. – Я приношу огромную жертву. Я подсчитала цену. Меняю автомобильный шум на пение жаворонка и пересмешника. Это раз. Асфальтовое покрытие – на зелень. Это два. Запах бензина и гари – на ароматы цветов и… навоза. Да, да, навоза.

Она оттолкнулась от каменной стенки и принялась ходить вдоль нее, не вынимая рук из карманов, всем своим видом давая понять, чтобы он не подходил к ней.

И снова заговорила:

– Мои американские друзья, конечно, удивлены тем, что я вчера сказала им вкратце по телефону. Вернее, просто в шоке и так качают головами, что боюсь, как бы они не отвалились. Надеюсь, кое-кто со временем приедет повидаться со мной и увидит собственными глазами, на что я променяла городскую суету. На новую семью, поскольку прежней у меня не стало. На людей, которые мне сделались ближе, чем те, кого я знала до этого… Не думаю, что я совершила плохую сделку.

Она остановилась и заглянула в просвет между камнями, откуда уже вовсю пробивались лучи поднимающегося над долиной солнца, стирая последние остатки тумана. Потом сказала, не оборачиваясь:

– Теперь насчет, как принято выражаться, восходящей лестницы моей карьеры. Как видишь, два последних дня не прошли для меня даром: я все обдумала. Еще лет пять, и у меня будет ключ от кабинета с собственным туалетом. Но что мне это даст? Что дали все прошедшие годы, когда я работала по шестьдесят часов в неделю? Удовлетворение тщеславия, амбиций? Да. Настоящую радость? Нет. А радость я испытала лишь здесь, в Ирландии, когда взяла в руки кисть. Простую неподдельную радость от своего дела. Творчество – если назвать это более громким словом. Так что, думаю, мне будет не слишком трудно сменить деловой костюм на джинсовый.